О КРИТИКЕ «КРИТИКИ»

 
Месяца два спустя после всей этой псевдокритиканской газетной «эпопеи» («санты-барбары» – как пошутил кто-то из слушателей) знакомый журналист рассказал мне, что встретил на одном из корреспондентских сборищ Е.Талпэу и выразил ей сдержанное недоумение по поводу цели и смысла тех «богатейских» выпадов в отношении моих лекций. Спросил, читала ли она обсуждение их статей на моём сайте. Юная журналистка заверила, что читала, но выразила в свою очередь недоумение тем, что я «обиделась на критику».
Теперь уже настала моя очередь недоумевать – не знаю, чему больше: непробиваемости нашей журналистской братии или заштампованности их сознания. «Обиделась»?! Да ещё на «критику»?! Помилуйте! Где там была критика? Жалкие потуги «покритиковать», сделать вид, что что-то понимаешь в недоступных тебе сферах, закончившиеся полным профессиональным фиаско, они называют критикой. А десятки писем слушателей на сайте, где они высмеивают и стыдят горе-критиков, это тоже выражение «обиды»? Боже, как беден их язык, как узок, примитивен и заштампован лексикон газетных Эллочек-людоедок!
Желание найти чёрную кошку в тёмной комнате, то есть идти на вечер с заведомой целью непременно отыскать недостатки неизбежно приводит к аберрации зрения, когда видят лишь «мышку на ковре». Помните, как там у Маршака?

Где ты была сегодня, киска?
У королевы у английской.
Кого видала при дворе?
Видала мышку на ковре.

Ловля кошек, мышей и блох – это, увы, ещё далеко не критика. Критика – это прежде всего свобода и самостоятельность мышления. Люди, которые мыслят и изъясняются штампами, на это органически не способны. Но вот сегодня случайно натолкнулась в Интернете на сайте «Общественное мнение» (http://www.om-saratov.ru/opinion/index.php?ELEMENT_ID=7698&print=Y&PAGEN_2=2 ) на мнение некоего Сергея Петунина, который как раз претендует на такую самостоятельность и свободу. Начинает он свои рассуждения с фразы «снег идёт хлопьями» (она же стала заголовком его эссе), которая, оказывается, преследует его со школьных лет, так как ненавистные учителя её включали во все диктанты, и она с детства засела в его мозгу как олицетворение некоего махрового штампа, мешающего ему воспринимать мир и, в частности, снег иначе, по-своему. Что ж, бывает. Странно только, что школьные диктанты заслонили ему множество книг, где тот же снег описывается многокрасочно и разнообразно. Но это всё прелюдия. А дальше, по принципу «в огороде бузина, а в Киеве дядька» – по мою душу. Цитирую:
« – Знаковый год, – обратился я к Коле Лыкову на непонятно каким ветром занёсшей нас в зал областной научной библиотеки поэтической лекции Натальи Кравченко, посвящённой творчеству Поля Верлена и Артюра Рембо.
– Да, Парижская коммуна. Обрати внимание, ни слова об этом, - шёпотом, чтобы не мешать запрудившим зал учительницам литературы, ответил он мне. Только что лектор ставила великолепно исполненное чтецом произведение Рембо в переводе Давида Самойлова, написанное поэтом в 17 лет в 1871 году, «Пьяный корабль».

Я, вольный, мчал в дыму сквозь лиловатый свет,
кирпичный небосвод тараня, словно стены,
заляпанные – чтоб посмаковал поэт! –
сплошь лишаями солнц или соплями пены.

Метался, весь в огнях, безумная доска,
с толпой морских коньков устраивая гонки,
когда Июль крушил ударом кулака
ультрамарин небес и прошибал воронки.

Разве в этих строках не слышны отголоски третьей французской революции? Мне её присутствие очевидно. Но ведь нет же, кому нужно представлять поэта революционером? Вполне достаточен образ алкоголика и гомосексуалиста, гениального, «проклятого», но в отрыве от исторического контекста. В отрыве от всего того, что повлияло на его отторжение буржуазного мироустройства.
– Почему так? Ни в коем случае не хочу обвинить уважаемую Наталью Максимовну, но – социальный заказ, на который она воленс-ноленс работает. А последний отвергает «великие потрясения» и даже упоминания о них. Нет их. Никогда не было. И не будет.»
Дальше идут обвинения современного образования в том, что оно не позволяет «критически взглянуть на окружающий мир», направлено на «унификацию сознания», «не учит мыслить», отвергая «вольную интерпретацию и свободный анализ».
Надо думать, наш герой относит себя именно к таким «критически мыслящим», которому школа не давала – не давала развернуться, а он взял да и вырвался из её махровых пут и сформировался – весь такой умный, независимый и свободный.
Ну, во-первых, прежде чем «критически мыслить», надо бы для начала обзавестись знаниями, а для этого как минимум внимательно слушать на уроках и лекциях, не переговариваясь при этом с Колями Лыковыми. Все два часа я говорила, иллюстрируя стихами и слайдами, о той революции, которую совершили эти поэты во французской поэзии. Никаких «алкоголиков» и «гомосексуалистов» в примитивном понимании Петуниных и Лыковых в моём рассказе о «проклятых поэтах» не было. Во всяком случае, это было в нём далеко не главным. Неприкаянность, душевный разлад, изгойство, отверженность, наркотические и психические хвори, безумие – всё это, безусловно. включал этот термин. Но в широком смысле довлеющее над ними проклятие было глубиной экзистенциального дара, состоянием между восторгом и ужасом жизни, способностью слышать все шёпоты зова Бытия.
С.Петунин лукавил, говоря, что не знал, «каким ветром» занесло его на мою лекцию. Да, скорее всего, посмотрел с Колей Лыковым фильм «Полное затмение» и пришёл в надежде посмаковать запомнившиеся моменты. И хотя их не было, но сила инерции мышления подсказывала слова – опять-таки штампы!, от которых он так упорно открещивался – об «алкоголиках и гомосексуалистах». Нет, уважаемый г. Петунин, я говорила о другом.
И с чего Вы взяли, что стихи Рембо имеют прямое отношение к Парижской коммуне и французской революции? Вы что, читали его биографию? Изучали комментарии к «Пьяному кораблю»? «Мне её присутствие очевидно». Ну так это Ваше личное восприятие, к сожалению, ошибочное и не подкреплённое никакими аргументами. Где же Ваша хвалёная «свобода мышления», где вообще какое-никакое мышление, а? Что-то следов его не видно. Одна надутая самодовольная претенциозность. И чем Вы умнее «запрудивших зал учительниц литературы»? Кстати, почему только учительниц? Там и доценты, и профессора встречаются. И люди других профессий. И уж они, во всяком случае, пришли на лекцию не за тем, за чем вы с Колей Лыковым. А за знаниями, за чудом поэтического слова, за радостью открытия, душевного созвучия, за музыкой мысли.
А теперь слушайте, господа критиканы, вернее, читайте, если тогда, на лекции, пропустили всё это мимо своих ушей. Да, Рембо был революционером во французской литературе, за 5 лет творчества (то есть с 15-ти до 19-ти) пройдя путь, для которого всей европейской поэзии понадобится полвека. Но он никогда не был революционером в буквальном смысле этого слова, то есть вульгарно социологическом. Во время одного из своих побегов из дома он попробовал прибиться к коммунарам, которые тогда набирали войска и даже обещали жалованье – что было немаловажно для нищего подростка. Но, пробыв несколько дней в казарме в окружении пьяной сквернословящей солдатни, где ему пришлось к тому же отстаивать свою честь от посягательств грубых мужланов, Рембо сбежал оттуда, выразив позже в стихотворении «Украденное сердце» украденную у него мечту, веру в революцию. Реакция отторжения была настолько сильной, что не оставила никаких следов от высоких патриотических чувств. Рембо на всю жизнь возненавидел революционеров с их «грязными руками». Как, впрочем, ненавидел и буржуазию, и ненавидел бы любой строй, при котором бы жил, – такова уж была его натура.
Да, были советские литературоведы, которые примитивно истолковывали «Пьяный корабль», как Сергей Петунин, – Н.И.Балашов, например, усматривавший в стихах поэта совпадение со словами Маркса о штурме неба коммунарами. Но всё это за уши притянутые аллюзии, от которых, помню, нас, студентов, предостерегал Я. Явчуновский, приговаривая: «Не будьте вульгарными социологами!».
«Пьяный корабль» – о другом. Анархическое, мальчишеское бунтарство Рембо, его ярая антибуржуазность имеют не политические и социальные, а романтические, индивидуалистические корни. Маршрут пьяного («сумасшедшего» – в других переводах) корабля – это маршрут ясновидения, поиски неизведанного в себе и в мире, где Я поэта отрывается от проторённых путей, теряет руль, ориентир, и тогда перед взором уже абсолютно свободного корабля-человека, сошедшего с орбит, открываются невиданные пейзажи, странные картины, причудливые видения. «Пьяный корабль» – это не только судьба самого поэта, картина предсказанной им своей скорой гибели, это философия жизни, образ человеческого бытия, познание собственной души.
Революционность Рембо в том, что он, смело вторгаясь в «непоэтические» сферы, не страшась вульгаризмов, бытовой лексики, впервые введя их во французскую поэзию, с необычайной непосредственностью и эмоциональностью воспроизводит новую поэтическую действительность, – феерическую, звучную, предельно образную. Поразительное богатство фантазии, какая-то необузданная, изощрённая метафоричность! Какой праздник – его поэзия! И как мне жаль Петунина с его Колей Лыковым, что всё это богатство прошло мимо них. Разочаровал их мой Рембо, представший им «в отрыве от исторического контекста». Да вот, представьте себе, гений на то и гений, что творит в большом отрыве от всех и вся, вырываясь из любого контекста, в том числе и исторического. Я даже о себе в одном из стихов писала:

Просто я из другого теста –
не мякина и не эрзац,
я не вписываюсь в контексты,
не укладываюсь в абзац.

Что уж говорить о Рембо! И как бы ни хотелось Петунину вписать, уложить и втиснуть его в прокрустово ложе своих стереотипных – да, да, несмотря на претензии! исторических представлений, Поэт туда не укладывается.
Да, а что это ещё за «социальный заказ» такой, на который я, по мнению моего случайного занесённого ветром слушателя якобы «воленс-ноленс» работаю? Ну и ну. И в прежние-то подцензурные времена никогда никаких заказов не исполняла, а сейчас-то с какой стати? И уж тем более не собираюсь плясать под дудку невежественных критиков и критиканствующих невежд, прислушиваясь к их глупым замечаниям и некомпетентным поправкам.